«Она решила, что публичное унижение — подходящий воспитательный метод»: истории об учительской агрессии

Монологи взрослых, которые вспоминают, как их ругали, наказывали и запугивали педагоги

«Боже, завтра география, я этого не вынесу», — думает шестиклашка, запуганный учительницей до такой степени, что его буквально тошнит от одной мысли об этом уроке. Он не хочет выходить к доске, даже если выучил домашку. Он считает минуты до конца урока. Иногда он даже просит маму оставить его дома в дни, когда по географии проверочные. 

Всё потому, что учительница, строгая и за это любимая многими родителями, постоянно придирается к нему, ругает за плохой почерк и некрасиво заполненные контурные карты. Она даже придумала ему обидное прозвище, которое ей почему-то кажется забавным. 

Откуда берётся педагогическая агрессия?

Использовать страх, чтобы добиться своего, было практически нормой воспитания: если ты напугаешь ребёнка, то сможешь взять под контроль его поведение, чувства и эмоции. За этим стоит идея о том, что всё это во благо детей, потому что они должны быть послушными и исполнять приказы старших. Считалось, что так они будут в безопасности — в предсказуемых условиях, в которых всё идёт по плану. Это выгодно для всех и менее энергозатратно, чем любые другие способы. 

Это укладывается в парадигму советского образа жизни: вся твоя жизнь с момента, когда ты пришёл в школу октябрёнком, до момента, когда ты вышел с завода на заслуженную пенсию, просчитана и расписана. Человек чувствовал, что о нём заботятся, а сам он  нужен, важен и не одинок. В то время это было работающей стратегией — всем было не до чувств, переживаний и метаний: надо было восстанавливать людей и страну после войн и революций. 

В целом, ничего плохого в том, что у ребёнка есть авторитет и границы в виде взрослого, нет: ему легче взрослеть, когда за ним надёжный тыл, на который можно опереться. Но здесь важно не перегнуть палку.

Как это отражается на детях? Так, что они обучаются придерживать свои реакции, учатся подстраиваться, забывают, что способны чувствовать. Дети становятся слишком сдержанными, забитыми и зажатыми. Они не обретают навык принимать самостоятельные решения и нести за них ответственность, если учителя вымещают на них злобу или критикуют и ругают их за «неправильное» мнение. Либо дети уходят в девиантное поведение — это способ заявить о том, что им плохо, просто нет возможности выразить это иначе. Плюс «плохое» поведение может быть попыткой заставить взрослых встать на место детей: «Почувствуйте, как нам плохо рядом с вами».

«На уроках тишина стояла гробовая, слышно было только мелкую дрожь несчастных семиклассников»: история Романа

Была у нас физичка, Галина Львовна. Она была как доктор Джекил и мистер Хайд. На факультативах, внеклассных занятиях, классных часах со своим классом была просто ласковая заботливая феечка. Девочки из её класса с ней обнимались. Но на уроках физики преображалась в одержимую. 

Среда была для меня чёрным днём (занятно, что я это помню до сих пор, мне 41 год сейчас), потому что в расписании — двойная физика. Просыпался с липким ужасом и в таком оцепенении жил весь день до физики. На уроках тишина стояла гробовая, слышно было только мелкую дрожь несчастных семиклассников. Все, даже отпетые хулиганы, боялись хоть чем-то вывести её из равновесия, а сделать это было очень легко.

Но самый ужас был выход к доске, который, естественно, Галина Львовна любила, умела и практиковала каждый урок. Один раз вызвала девочку Машу решать какую-то задачу. Та изначально была зажатая и оцепеневшая от ужаса, что, конечно, пониманию задачи не способствовало. Сразу начала тупить ещё на стадии описания. Суть задачи не помню, но почему-то там нужно было начертить равнобедренный треугольник (да, это точно физика). Но Маша этого не понимала, Галина Львовна быстро распалялась. 

Конечно, ни о каком решении задачи речи идти уже не могло. Рыдающую Машу с позором отправили на место. На перемене в класс физики по какому-то делу зашла наша классная, и физичка громогласно с улыбкой заявила: «Ну что, Фадеева, расскажи, как мы равнобедренный треугольник чертили!». Так, будто бы в шутку всё произошедшее перевести хотела.

В другой раз под раздачу попал я. Ну как под раздачу, такой жести, как с Машей, не было. Я что-то затупил у доски, она что-то резко сказала — я деталей не помню. Зато хорошо помню, что настолько велик был ужас и нервное напряжение, постоянный страх, что вот сейчас она тебя морально изнасилует, что даже после этой пустячной по её меркам выволочки я после физики разревелся в коридоре. Что для пацана в 7-м классе обычной средней школы из «рабочего» района — ну такое… И после этого недели две не ходил на физику. Шёл в медпункт, говорил, что плохо себя чувствую, градусник исправно показывал 37 с небольшим (ничего с ним не делал, организм сам помогал, видимо), медичка наша добрейшая писала записку, мол, иди с миром, я относил записку классной и валил. 

Однако я был отличником и пай-мальчиком. И такое поведение в моём случае было аномально и просто кричало о нештатной ситуации. Классная быстро напряглась, мама напряглась, с мамой в итоге был разговор, мол, ухудшение самочувствия с физикой подозрительно связано. Рассказал, мол, так и так, была ситуация. Мама предложила сходить в школу, поговорить. Я согласился. Это был единственный раз за 11 лет среднего образования, когда мама ходила «разбираться» в школу. В итоге наверняка был разговор и с классной, и с физичкой, деталей не знаю или не помню (слава богу). 

Снова начал ходить на уроки как обычно, после 9-го класса ушёл в другую школу. И там весь 10-й класс физика от зубов отскакивала — я знал её явно лучше, чем средний ученик нашего гуманитарного исторического класса.  

Думаю, что пережитое мной смахивает на так называемую травму свидетеля. Бесследно, наверно, она не прошла. Находит «компенсацию» в моих отношениях с дочерью. Если она сталкивается с «учительским произволом», у меня кровавая пелена на глаза падает, и я иду восстанавливать справедливость. С недоумением смотрю на родителей, которые стараются не ссориться, просто поговорить, учат детей подстраиваться под учителя. С чего вдруг?  

Образование должно быть образованием, а не школой выживания в токсичной агрессивной среде.

Большинство родителей воспитаны в этой системе, относятся к ней с уважением и считают, что она чем-то хороша. Здесь работает знаменитая установка: «Мы тоже через это прошли — и ничего». Родитель таким образом соглашается с тем, что силой много чего можно добиться и объяснить. Мол, если ребёнок чего-то не понял, надо объяснить ему пожёстче. Тогда границы становятся неадекватными, избыточными, и создают давление, за которым личность самого ребёнка просто исчезает. 

Некоторые родители и сами испытывают сложности в построении гибких отношений с ребёнком, тоже давят на него и соглашаются с давлением со стороны учителей. В некоторых семьях есть насилие — и оно становится нормой и за пределами дома. 

Если ребёнок находится в ситуации, в которой родитель игнорирует или даже чуть-чуть одобряет насилие со стороны учителя, он вырастает с пониманием, что с ним так можно. На то, чтобы хотя бы пошатнуть уверенность в том, что «ты не заслужил ничего хорошего в своей жизни», уходят годы терапии. Потому что ребёнок доверяет взрослому, опирается на его отношение к себе и искренне верит в то, что он достоин только такого обращения.

«Учительница решила, что публичное унижение — подходящий воспитательный метод»: история Леры 

Уже во взрослом возрасте я вдруг вспомнила ситуацию из начальной школы. Дело было во втором или третьем классе. Стоит сказать, что я была непослушным ребёнком: мама регулярно приходила в школу из-за моих проделок. Думаю, я хотела внимания и показывала это своим поведением в школе.

Однажды мы снова что-то натворили вместе с мальчишками. Классная руководительница поставила нас — меня, Диму и Егора — к доске и начала отчитывать при всём классе. Тон у неё был жёсткий, уничижительный, будто она хотела показать всем, какие мы «плохие». А потом произошло самое неприятное. Закончив нотацию, учительница обратилась к классу и, по очереди указывая на нас, спросила:

— Ребята, кто считает Егора другом?

Поднялось много рук.

— А кто считает другом Диму?

Опять руки, смех, одобрение.

И наконец:
— А кто считает Леру другом?

Учительница не поговорила со мной отдельно, не обсудила ситуацию с мамой, не попыталась разобраться, почему мы так себя ведём. Она просто решила, что публичное унижение — подходящий воспитательный метод.

Эта история всплыла в моей памяти только спустя много лет. В детстве я просто не могла осознать, насколько это было жестоко. Думаю, мне было страшно и стыдно. И вообще — если учитель что-то делает и говорит, наверное, это так и есть. Но сейчас я в ужасе от того, что взрослый человек посчитал подобное допустимым.

И я думаю: сколько ещё несправедливых и травмирующих вещей делали взрослые детям — порой даже не замечая этого? Мне страшно представить. 

Конечно, никакого насилия со стороны учителя к детям быть не должно. Важно, чтобы педагог понимал, что дети — это люди. Но и сам не боялся быть человеком. Потому что человек может быть слаб и может ошибаться. И тогда какие-то слова, которые могли прозвучать грубо, становятся не инструментом репрессии, а возможностью для рефлексии.

Показывать свою уязвимость детям — нормально. Например, вместо того, чтобы угрожать: «У меня болит голова, и поэтому я всем поставлю двойки / выгоню всех с урока / загружу лишней работой», можно спокойно сказать: «Я не очень хорошо себя чувствую и прошу немного к этому прислушаться». 

Хорошая идея — быть не строгим, а последовательным педагогом. Мне кажется, что последовательность более понятна детям, чем строгость и жёсткость. Это переводит отношения из иерархической плоскости, где учитель чувствует себя вправе надавить на ребёнка, в парадигму, где я человек и ребёнок человек. И если в этой парадигме я буду не права, я могу попросить за это прощения.

«Директриса заставила меня срезать фенечки»: история Александра

Когда я учился в шестом классе, в нашей школе решили ввести форму для учеников — абсолютно унылые жилеты светло-серого цвета с эмблемой школы на нашивке. Не знаю никого, кто бы выглядел в них хорошо. В этом возрасте, наверное, все и так чувствуют себя неряшливо и неуверенно, а эти жилеты делали это ещё и очевидным для окружающих.

Со временем многие забросили жилеты куда подальше и выбирали форму без единого стандарта, учителям в основном было не так важно, как одеты дети. Кроме отдельных случаев. Например, моего одноклассника начала стыдить перед всем классом историчка  — за то, что у него мятая рубашка. Со всеми этими фразами: «А дома ты тоже так ходишь?» или «У тебя что, дома нет?»

Многим моим одноклассникам хотелось как-то выделиться, поэтому все сумки были увешаны значками любимых групп и аниме, а к школьной форме добавлялись кулоны, браслеты с шипами, серьги и кольца. 

После этого я ненавидел и директрису, и вместе с ней все бесполезные правила, которыми душат и равняют под одну гребёнку. Только поступив в университет, я оказался наконец среди свободных творческих людей.

«Насилие, которое считалось нормальным, заставило меня думать, что я плохая»: история Лены

Насилие со стороны педагогов — это какое-то общее место в моём детстве. Я занималась спортом, и тренеры били, обзывали, высмеивали и унижали меня и моих одногруппниц каждую тренировку. Это считалось не просто нормальным, а обязательным атрибутом «воспитания чемпионок». Стала ли я после этого чемпионкой? Угадайте с трёх раз! 

В школе, которую почему-то принято считать лучшим временем в жизни ребёнка, до меня начали докапываться уже с пятого класса — я училась в те времена, когда в него переходили сразу после третьего, минуя четвёртый, так что сейчас я понимаю, что вообще не была готова к такому повороту событий и нуждалась в поддержке, но никто мне её не дал. 

Усугублялось всё тем, что нам досталась абсолютно адская учительница математики — тогда таких было принято называть «сильными педагогами». Хотя гораздо лучше ей подошло бы определение «агрессивная ведьма». 

Галина Владимировна с порога предупредила нас, что ненавидит тупых детей, что если кто-то что-то не понимает, то она по два раза объяснять не будет, а один раз в приступе раздражения сказала, что было бы неплохо нас расстрелять прямо у доски, настолько мы её разочаровали. 

Ей было так сильно наплевать на детей, что как-то раз она устроила нам контрольную в субботу нулевым уроком. На который она опоздала. И которую мы писали не в кабинете, а в столовой — потому что ключ куда-то подевался. 

В старших классах до меня докапывалась учительница… физкультуры! Да, у меня, воспитанницы школы олимпийского резерва, была четвёрка по физре. Просто потому, что я ей не нравилась. Как-то раз ситуация сложилась абсолютно абсурдная — она обвинила меня в том, что я написала на скамейке в спортзале слово «Таня», несмотря на то, что я вообще-то Лена. А когда она увидела, как меня провожает до школы мой бойфренд, подошла ко мне и сказала: «М-м-м, ты смотри поаккуратнее, а то будешь, как твои родители!», намекая на то, что меня слишком рано произвели на свет. 

Надо ли говорить о том, что на встречу выпускников я пришла… никогда? Прошло уже больше 20 лет с тех пор, как я окончила школу, но боль за себя маленькую и юную я чувствую до сих пор. 

Почему родители могут не вступаться за ребёнка, если он жалуется? Причин очень много — всё зависит от того, чем сам родитель наполнен: какой у него опыт, как у него сформировалось отношение к иерархии, к младшим детям и тем, кто старше по возрасту или положению. 

Например, возможности вступиться за ребёнка может не быть из-за отсутствия ресурса: нет сил, денег, энергии нормально включаться в жизнь ребёнка, и его школьные проблемы пускаются на самотёк.

А бывает, что родитель думает, что попытка защитить ребёнка приведёт только к ухудшению ситуации и ещё больше спровоцирует насилие или наклеит на него ярлык ябеды и слабака.

В идеальном мире лучшее, что может сделать родитель для ребёнка — помочь ему выбрать доброжелательное и способствующее постепенному органичному взрослению окружение — как детей, так и взрослых. Важно помнить, что терпеть не обязательно.

В оформлении материала использована иллюстрация Александра Сербиненко